schiller ft. xavier naidoo / sehnsucht
schalt das Innerlicht ein, was wird da wohl sein?
was drang in mich ein?

майя, пожалуйста, не вставай с постели.
мой глухой шепот сходит с круга своя, превращается в бархатный баритон. голос обыденной мелодией струится между стен, пропитанный атмосферой северной майи эклунд. в моих руках умещаются ключи, старый брелок с berliner dom и пачка жвачки с яблочным вкусом. верчу в руках телефон, потому что никак не могу сосредоточиться. по вискам пробегают волны, им нет конца, они меняют напряжение, доставая до мозжечка и обратно по ломаной кривой.
каин мёлинер не заметил, когда настало время осесть в брюгге, залечь на дно.
каин смотрит перед уходом зеркало, поправляя выбившиеся из челки волосы; на нем серый костюм, и нет ставших привычными перчаток, скрывающих порезы разных мастей.
царапины на руках заживают, не оставляя никаких следов на пальцах искусного пианиста. раны остаются только где-то глубоко в душе, куда у штоллера большая вероятность проникнуть, чем куда-либо. в моей голове есть место для разбитых лиц и кровоточащих губ, ярких неоновых огней и грязных чужих стонов, набережных неизвестных рек, украденных машин разнообразных марок и годов, для бургеров с лобстером, диких криков и прокуренных легких. нет места только для самого себя;
любой врач скажет каину, что флюорография не дала положительных показаний;
любой врач качнет головой, и оставит без внимания, что у каина мёлинера никогда в кармане не было и пачки сигарет.
я поправляю часы на левой руке, взглядом цепляясь за неспешный ход секундной стрелки;

поправляйся.

за несколько дней в брюгге я успел ощутить, каким безразличным бывает отношение ко всему. двадцать девять лет в кёльне, в шумной, педантичной германии с седовласыми стариками, грязным панками, облепляющими мосты, разгульными вечными нестареющими студентами и ночным восклицательным wir sind young, wild und free! под таблеточку лсд.
все это моя германия. германия, на которую мне стало плевать по приезде в брюгге.
который станет мне в равной степени чужим, если судьба закинет меня куда-то еще. каин мёлинер потерял цвет жизни, постоянно перетягивая свое же одеяло на себя. здравствуй, подруга тьма, отбери у меня душу, чтобы мне раем казалась абсолютнейшая чернь, льющаяся из его глаз;
есть ли смысл вести войну, не имея четких очертаний трофея как такового? в чем моя цель? чем каин мёлинер может заслужить эту чертову жизнь?
мои пальцы ласково опускаются на клавиши, наполняя комнату приятным звоном.
стоит ли обнажать свои kalte waffen, если вдруг перед глазами выросла девушка с миндальными глазами?
эти стены отличаются от тех, где я играл раньше. воздух кажется сухим и прохладным, как кожа сидящей в жюри женщины. она смотрит глазами серыми, впиваясь зрачками в каждую клавишу, которой достают мои прикосновения, в жалкой и горячей надежде, что из-под моих пальцев вот-вот вырвется скрипучий, режущий слух звук.
мои моим губам проскальзывает улыбка, достигая параллельной голой стены, пока я вдыхаю этот неживой кислород вокруг себя. кажется, я слышу как шумит море в моей голове, а сквозь тихие мерные волны прорывается свист удо. он никогда не мешает мне играть;
штоллер удо называет фортепьянное творчество девчачьей галиматьей и скалит свои белоснежные зубы, в очередной раз пытаясь надымить крепкими сигаретами в моей голове.
штоллер удо называет музыкой всю эту шумную дрянь из баров, под которую шлюхи блюют в туалетах, и пиво в пьяном танце проливается прямо в их широкие вульгарные декольте. мне даже не хочется вспоминать то, что он видел; мне не хочется это чувствовать, просыпаясь каждый раз в различных местах, отмывать с запястий жесткими движениями налипшие следы это вычурной дешевизны.
штоллер удо никогда не умрет в голове, но его наследие я похороню заживо в безымянной могиле. ему никогда не найдется места. а пока я играю шопена, чьи фантазии в вальсе разносятся по каждому закоулку комнаты. где-то там, в тени, сидит она, безвылазно в моих мыслях, ставшими такими привычными за эти полторы недели.
знаешь, майа, в чем разница между привязанностью и симпатией? каин четко понимает, насколько прочными бывают нити даже тогда, когда ни один нерв в душе не поврежден. изначальный дефект дает о себе знать. никогда не любя, можно быть влюбленным по уши. лишаясь условных рефлексов, можно увязнуть в привычке намного сильнее, чем если постоянно получать сигналы на тот или иной порыв.
я думаю о майе эклунд, и в воздухе витает запах свежих бельгийских булочек и шоколада с изюмом. пережаренные яйца с беконом и сладкий кофейный аромат.
я думаю о майе эклунд, и в области затылка становится тепло и вязко, будто бы сзади кто-то накрыл пледом. звуки вальса размеренно льются из-под моих пальцев, а я думаю о майе эклунд, и понимаю, что никогда раньше не жил.
вот так просто.

этот чертов ублюдок наконец-то заткнулся, и стер с лица глупую улыбку.
штоллер удо с шеи снимает галстук небрежным жестом и бросает его на землю. у него рубашка расстегнута на груди на две пуговицы, и руки в карманах.
штоллер удо не поправляет выбившиеся пряди и шарит в карманах в поисках сигарет. в городе загораются огни, они слепят глаза, и он жмурится от внезапного электричества. там было слишком темно, слишком тесно, и до самой крайней степени невыносимо.
я покупаю сигареты, кивая сонной женщине у лотка, спрашиваю, где здесь ближайший бар. она смотрит на меня глазами тупой несмышлёной овцы и что-то бормочет себе под нос. я не понимаю ее акцента, и ужасно бешусь, видя эти сухие губы и ломкие волосы. dumme kuh, снова сплевываю на землю и иду искать, где выпить.
этот разнеженный придурок меня достал. так же, как и его летящая дама.
в мыслях штоллера удо воцаряется хаос, когда он вспоминает аромат волос далилы, и вкус ее горьких губ с привкусом малиновых сигарет. она курила весь вечер такие, топя их обоих в приторном тошнотворном дыму, застилающем ее стеклянные глаза.
его желудок связывается в гордиев узел, и в горле першит от воспоминания об этой дикой неуловимой барышне. ведь он поклялся ее найти, тыча в грудь какому-то бойцу в баре, он кричал прямо под громкие басы, и его голос утопал в пустой улице, сквозь которую прошла далила, покинув своего побитого и чрезмерно пьяного самсона.
штоллер удо глядит в телефон. он глядит, как разрывается трубка от назойливых звонков майи, и нарочно отключается его совсем. какое ему дело до первой встречной с бесплатным диваном, когда перед глазами действительно стоящая женщина?
удо выкуривает третью сигарету подряд, забредая в какой-то бар. время летит не заметно.
каина не слышно. каин пропал совсем, утонув в своем вальсе из тысячи глухих нот.
да и черт с тобой, долбанный сукин сын! смех удо раздается между пыльных столов и душных потных бельгийцев. он лапает за задницу местную светленькую чрезвычайно легкую добычу, и она улыбается ему, маня пальчиком за собой за порцию двойной текилы.
каин, мой друг, зачем же все так усложнять, когда нужно лишь наскрести денег на пинту пива?
каин, mein lieber freund скрипучим и вязким голом, к чему все эти изыски и желание вечно быть где-то в стороне от жизни?

удо, что для тебя жизнь?
каин предпочитает называть это разложением,
но его никто не услышит.

каин открывает глаза, когда за той девочкой закрывается дверь. он в одной расстегнутой рубашке и без двух сотен в кармане. каин потирает виски, кашляя от горького дыма.
я снова перестал быть собой, я пропустил все на свете, пытаясь выкарабкаться из выгребной ямы, которую вырыл удо. я пытаюсь ненавидеть, но во мне лишь клокочут выпитые литры, и часы тихо тикают на левой руке. 2:15' выбивает ритм секундная стрелка, и пикает будильник на тумбочке мотеля 'гудзон'. черт тебя подери, проклятый шторм. шпион, выйди вон; майа.
я вспоминаю о ней лишь спустя пятнадцать минут, одевшись, умывшись и пытаясь ощупать опухшую под глазами кожу. от меня несет перегаром и дешевой туалетной водой, и во мне тихонько умирает на скользком липком полу интеллигентный пианист. я уже не знаю, кто я такой. но воспоминания о ней отдаются глухим ударом под дых, раскатистой приливной волной в области желудка и срываются вниз. по рукам пробегают импульсы.
каин мёлинер ничего не помнит, кроме того, что должен идти домой.
к кому домой? чей он, этот дом. майи? его? их? нет никакой правды, лишь только обстоятельства.
за дверью я слышу музыку, не понимая, из моей ли она головы, или все же доносится из дверных щелей. ноты такие старые, хриплые, как из фильмов пятидесятых годов, которые я никогда не любил. и я достаю ключи с треснутой фигуркой берлинского собора, отпираю дверь ватными пальцами. мне хочется принять душ, и проснуться в следующем октябре;
каин мёлинер застывает в немом жесте, вдруг оказавшись на пустой сцене. один на один с безликими молчаливыми зрителями и кружащейся с бокалом майи.
ты что, пьяна?
я не задаю этот вопрос себе, но тебе, девочка с миндальными глазами. я не чувствую, что этот дом наш. и я не чувствую эту землю нашей.

Отредактировано Kain Möliner (09-11-2015 20:35)